– Спина, – пожаловалась Нили.
– Вы ушибли ее в спортзале? – Преподавательница была само внимание.
– Нет, у меня и в истории болезни говорится о болях в области спины. Сейчас они начались снова.
Услышав это, преподавательница сразу же потеряла к ней всякий интерес.
– В два часа дня у вас беседа с вашим психиатром.
Можете сказать ему об этом.
День тянулся медленно. В два часа, когда Нили увидела наконец врача, она готова была кричать.
Доктор Сил оказался худым краснолицым человеком. Когда она говорила, он все записывал. Она выплеснула весь свой гнев – на несправедливость того, что ее тут обманывают, на невыполненное обещание лечить ее на манеру обращения, когда человека тащат волоком. На время собеседования с психиатром пациентам выдавали неограниченное количество сигарет, и она курила их одну за другой.
– У меня действительно болит спина, – взмолилась она. – Пожалуйста, дайте мне несколько капсул секонала.
Он продолжал писать. Потом сказал:
– Как давно вы принимаете секонал? Ее терпение лопнуло.
– О-о, да полно вам! Не раздувайте из этого историю вселенских масштабов. Если все, кто его принимает, должны быть в психушке, то у вас здесь была бы половина Голливуда, вся Мэдисон-авеню и весь Бродвей.
– Вы считаете нормальным принимать снотворное днем для того, чтобы облегчить боль?
– Нет, я бы предпочла инъекцию демерола, – ответила Нили. И с удовлетворением отметила, как резко взметнулись вверх его брови. – Да, демерола. – Она улыбнулась. – В Испании мне его вводили постоянно. Два-три раза в день. И все у меня работало отлично. Я даже сыграла главную роль в фильме. Так что вы понимаете: какие-то две паршивые капсулы секонала мне нужны просто так, для затравки. Дайте мне несколько штук. Если я буду принимать по две каждый час, то вполне свыкнусь с тем бардаком, что у вас творится.
– Расскажите мне о вашей матери, мисс О’Хара.
– О черт! Только давайте не будем снова приниматься за всю эту фрейдистскую чепуху. Послушайте, я уже прошла через все это там, в Калифорнии. Потратила пять лет и двадцать тысяч долларов на то, чтобы втолковать ему, что я не помню свою мать. Если мы будем начинать с того же самого, я стану старухой, прежде чем выйду отсюда.
– Я сделаю запрос о ваших данных в Калифорнию, – пообещал он.
– Так долго я здесь не пробуду. Сегодня же напишу письмо подруге.
– Но вы должны пробыть здесь не менее тридцати дней.
– Тридцать дней?!
Он пояснил ей содержание документа, который она подписала. Нили покачала головой.
– Ну и рэкет у вас здесь. Все продумано. Когда поступаешь сюда, разве можешь представить себе, что требуется целое детективное агентство для проверки того, что там напечатано мелким шрифтом! Он встал.
– Увидимся завтра в это же время. Она пожала плечами.
– О’кей, значит, мне предстоит тридцатидневная пауза. Что ж, постараюсь извлечь из нее максимум удовольствия. – Словно спохватившись, она спросила:
– Но через тридцать дней я смогу уехать, да?
– Посмотрим, – неопределенно ответил он.
– Что значит «посмотрим»?
– В конце этого срока мы произведем оценку полученных результатов. Если мы сочтем, что вы поправились…
– «Мы»? Что еще за «мы»? Здесь нахожусь я, и я решаю, остаться мне или уезжать. Как кто-то может меня задержать? И зачем?
– Мисс О’Хара, если вы настаиваете на выписке, а мы не считаем, что вы выздоровели, то мы будем говорить с людьми, несущими за вас ответственность, в данном случае – с мисс Уэллс. Мы попросим, чтобы она дала согласие задержать вас здесь еще на три месяца, если вы не согласитесь на это сами. Я думаю, она согласится.
– А если Анна откажется?
– Тогда мы могли бы принять свои меры, чтобы оставить вас здесь. Представили бы ваш случай на рассмотрение беспристрастной комиссии…
Она застыла от страха.
– Хорошенький рэкет вы тут у себя устроили.
– Это не рэкет, мисс О’Хара. Мы стремимся излечивать людей полностью. Если бы мы выписали женщину, прежде чем излечили ее, а несколько месяцев спустя она бы покончила жизнь самоубийством или причинила вред кому-то… это не способствовало бы укреплению нашей репутации. Если бы, например, вам сделали операцию в хирургическом отделении, а вы бы захотели покинуть его, прежде чем шов зарубцуется, врач имел бы право задержать вас. В Хейвен-Мейноре если уж мы выписываем пациента, то он вполне может занять достойное место в обществе.
– Ну, ясное дело – в доме для престарелых. Доктор Сил улыбнулся.
– Уверен, что впереди у вас долгая, насыщенная творческая жизнь. Год или два, проведенные здесь, не будут потрачены напрасно.
– «Год или два»! – Ее начало трясти. – Нет! Послушайте… тридцать дней – О’кей – раз уж я залетела сюда. Но ни минуты больше!
Он опять улыбнулся.
– А сейчас выполните тест Роршаха . Это скажет нам о многом.
Нили схватила его за рукав.
– Послушайте, док, в этих тестах я ничего не смыслю – возможно, эти чернильные кляксы покажут, что я какая-то ненормальная, – но ведь я не похожа на всех остальных, потому я и звезда. Достичь того, чего достигла я, можно только, если быть не такой, как все. Да ведь если бы накинуть мелкую сеть на всех завсегдатаев «Сарди» и «Чейсенс» и дать им выполнить тесты Роршаха, вы бы их вовеки отсюда не выпустили. Неужели вам не понятно, что именно наши маленькие чудачества делают из нас тех, кто мы есть?
– Согласен. И эти чудачества хороши, если они работают на вас. Но когда они оборачиваются своей дурной стороной и начинают работать против вас, на саморазрушение вашей личности, тогда мы вынуждены вмешаться и повернуть этот процесс.